Рыбный день, воробьиная ночь.

Дождь бил в стекло, дождь хотел туда, в уютное тепло квартиры, дождю было холодно и мокро. Стекло траурно пело в такт барабанам дождя, и слезы катились по его гладкой коже.
Дождь чувствовал, что скоро умрет, и из последних сил бил в стекло, крича на разные голоса в темноте: «Пусти меня! Пусти меня!». Но стекло молчало, и лишь сочувственно плакало. Последние капли ударились в стекло ослабевшими кулачками и затихли.
И тут началось ночное светопреставление. Небо оргазмировало. Оно, как мигающая лампочка, озарялось на секунду дневным светом, а затем, снова погружалось во тьму. Может, это была агония умирающего, а может быть, это было рождение чего-то нового? Все это пропало резко-быстро, как будто и не было ничего. И сразу, как бы в ответ, залаяли собаки.
Падал и разбивался на тысячи осколков собачий лай за темным окном. Прожужжала-прошуршала по асфальту первая утренняя автомашина, везущая на работу жаждущего повышения клерка. Столпы электрического света фар заглянули сквозь невесомые занавески, осмотрели комнату, задержались около этюда маслом лесной долины, погладили глаза Виктору. В ответ на это будильник резко взбаламутил комнату, разбросал стоячий воздух по углам, пальнул в глаза Виктору вспышкой света.
Виктор открыл глаза. Сначала левый глаз, потом правый – такая у него была странная привычка, - затем вздохнул и выключил будильник. Звук, бешено летавший по комнате и задевавший все, что попадалось ему, замер где-то за занавесками. Виктор вздохнул, затем потянулся и привычным жестом потрогал щетину на подбородке. Щетина была короткая, колкая и злобная, а ладонь – сомлевшая после ночи дева с девственной мягкой кожей. Ладонь испугалась и убежала от щетины, но щетине и этого было довольно: посмеивался бывалый юбочник.
Виктор спустил на холодный пол ноги, засунул их в услужливо подставленные тапки и прошел в ванную, на ходу натягивая рубашку, мирно спящую на стуле.
Виктор действовал как робот – никаких эмоций. Не было уже страшных мыслей «Ах, боже мой, я опоздаю!» - не было ничего. Была лишь туманная цель – ближайшая зарплата. А до нее надо еще дожить.
Знакомые движения, простые движения, руки-роботы, тело железное, голова чугунная. Глоток кофе – укус бутерброда, разогретого в разрекламированной микроволновке, купленной в кредит, да, кредит надо возвращать, ну ничего Виктор вернул уже половину, и теперь может смело лапать холодный металл масляными пальцами.
Рубашка, холодная безукоризненная, брюки с платочком в кармашке, платочек навевает ностальгию, на платочке – мышка, зайчик и поросенок притаились за розовой каймой, пиджак в тон брюкам, заносчивый и важный.
Виктор мог не смотреть на часы: он прекрасно помнил, сколько секунд он тратит на глоток кофе, сколько секунд на одевание, сколько секунд на бритье с пеной от «Жиллет». Драгоценные секунды. Раз-два, раз-два – размеренно шагают по жизни Виктора, они, словно лилипуты, привязали Виктора, как Гулливера тоненькими ниточками: дерг – рука взмахивает вверх, почесывает затылок, дерг – пальцы снимают с крючка ключи, дерг – ноги переступают порог.
Виктор не любил ездить на лифте. Он не хотел рано умирать. Он боялся смерти. Наверное, он боялся ее даже больше, чем темных подворотен по ночам. Смерть была повсюду: на улице смотрела электрическими глазами водителей-лихачей, в лифте окружала немой душной тюрьмой, в метро – сходом вагона на полном ходу с рельс, этакой скоропостижной Масленицей, в большеносой грязной тусклой маршруткой.
Главное не забыть купить маме подарок, ведь у нее день рождения завтра, мама не любит сладкое, не любит соленое, мясо, не любит мягкое и горькое. Надо подгадать, сходить в вегетарианский магазин, купить вегетарианский торт, вегетарианское вино и зеленые безвкусные одноразовые подарки.
Сегодня с утра пахнет рыбой, соленой, пряной рыбой, и запах лезет в глаза, в нос, но Виктору непонятно отчего нравится этот запах, ему хочется засесть вечером перед телевизором с вяленой рыбой в руках, или нет, не так, лучше взять удочки и поехать на выходных на рыбалку…
Нет, лучше не сейчас, лучше позже, сейчас главное – работать и копить.
Дверь привычно запищала, заскрипела и выпустила Виктора в по-летнему зеленый мир – совсем молодой, новый, но с налетом неизбежной серой автомобильной пыли на листах.
Шаг-другой, шаг-другой, к автобусной остановке, к трассе с лихачами-водителями и изливающими желчь старушками. Автобусы – гробы на колесах, но с этим приходиться мириться.
Людская муравьиная толкотня, шелест муравьиных ножек, натянутое молчание, тяжелое дыхание взбиравшегося на подножку толстого человека.
Опять пробка. Злые требовательные гудки. Надоело, надоело… но – что поделать. Сколько раз повторять, что карьера – главное. Без хорошей работы с перспективой карьеры человек – никто и ничто, и звать его никак. Хорошая оплата, на которую можно покупать хорошую технику, - круговорот вещей в природе!
Ну вот, наконец-то тронулись. Автобус боязливо дернулся, проехал два метра и снова остановился.
Славься, великий рабочий народ!
В салоне запахло рыбой.